Под занавес уходящего года Театр Et Cetera порадовал зрителей премьерой спектакля «Блаженный остров» по пьесе малоизвестного советского писателя-сатирика Николая Кулиша «Так погиб Гуска». Спектакль получился ярким и необычным, собрал прекрасный коллектив очень талантливых людей, среди которых приглашённый режиссёр Михаил Бычков, педагог по вокалу Ирина Мусаэлян, заслуженный художник России художник Николай Симонов, художник по костюмам Мария Данилова, художник по свету Иван Виноградов, актёрский коллектив во главе с заслуженным артистом России Игорем Золотовицким. Ректор Школы-студии МХАТ Игорь Золотовицкий подобрал дочерей своему герою Гуске из своих же студенток, поэтому девичий ансамбль получился слаженным и обаятельным. (См. интервью Золотовицкого: Не берите старых девок, хватит с вас молоденьких!)
Это уже не первая попытка московских театров поставить пьесу «Так погиб Гуска», которую он писал с 1913 по 1925 год, но рукопись была напечатана только в 60-е годы в Киеве. Были попытки ставить её в театральных студиях Львова и Таллинна, после того, как написанная по-русски пьеса стала переводится на украинский «Отак загинув Гуска», а сам Николай Гуриевич стал Мыколой Кулишом. В Москве пьесу под названием «Блаженный остров» не слишком удачно пытался ставить МХАТ имени Чехова в 1993 году в постановке заведующего литературной частью театра Николая Шейко, а популярный комик Вячеслав Невинный исполнял главную роль. Судя по рецензиям, спектакль ставили близко к тексту — как смягчённую сатиру на малограмотную мещанскую семейку, которая панически боялась перемен, даже выговорить не могла название комиссии по борьбе с неграмотностью, прятала на чердаке царские портреты, украинскую колбасу, свою свинью закапывали живьём в погребе и всячески угождали новой власти в надежде, что им удастся пересидеть большевиков и дождаться скорого возвращения царя-батюшки. Вспоминая свою жизнь при царе Савватий Савельевич Гуска приговаривал: »Двадцать три года прослужил, на коллежского секретаря выслужился — и нате-с!»
От страха и острого желания «пересидеть до возвращения прежних времён» глава семейства подпал под влияние сексуально озабоченного эсэра-террориста, собрал всех своих женщин — жену, сожительницу и дочерей — и отправился на необитаемый остров, где погиб бы от голода и холода, если бы не сердобольные рыбаки. Стоит напомнить, что эсэры организовали сотни терактов против царского правительства, убив двоих министров, 33 губернатора, дядю царя и семь генералов, а позже организовывало теракты против большевиков, среди которых убийство Урицкого и Володарского, покушение на Ленина. Эсэры также убили германского посла Мирбаха. Сам же Кулиш поддерживал революции 1917-го года, в результате которых к политической власти пришла большевистская партия, в составе Красной Армии защищал Херсон и Николаев в боях с деникинцами. Это помогает понять на чьей стороне были симпатии автора во время работы над пьесой и против кого реально была направлена его сатира.
Уже в декабре этого года пьесу Мыколы Кулиша решил поставить Театр Et Cetera, пригласив для этого Михаила Бычкова, создателя и художественного руководителя Воронежского камерного театра, который считается одним из лучших провинциальных театров России. С точки зрения драматургии пьеса, мягко говоря, не выдающаяся. Много персонажей, много повторов, мало действия. Обилием повторов сюжет напоминает сказку «Колобок», где сбежавший из дома беглец каждому встречному повторяет один и тот же нарратив. Только здесь беглянок семь, а первый встречный — один и каждая хочет ему отдаться под предлогом благодарности за спасение отца Гуски. Причем каждая гуска, пробужденная сексуальной революцией, хочет сделать это первой и мешает другим конкуренткам, чтобы не опередили. При этом террорист эсэр из Киева Пьер, которого все они домогаются, влюблен только в одну из них, хотя и не отвергает благосклонности остальных. Всё это происходит под угнетающее и усыпляющее жужжание мух. Вариаций настолько не много, что их повторы даже начинают смешить зрителей. Увидела сон одна дочь — следом идут шесть повторов, нашла предлог подступиться к избраннику одна дочь — следом этот же приём повторяют ещё шесть, упала первая в обморок — следом остальные шесть, одна решила продемонстрировать грудь для привлечения внимания эссера-террориста — остальные пять делают тоже самое, только шестая — безгрудая — подкладывает себе бюст всяким тряпьём. Семь повторов одной фразы, девичьей любовной хитрости или переживания по поводу неудачи быстро начинают усыплять. Первыми зал покидают зрители сидящие в зале под боковыми динамиками с монотонным мушиным жужжанием, остальные начинают засыпать. В антракте пустеют и центральные ряды. Те, кто всё-таки решил остаться, веря в авторитет приглашённого режиссёра, в антракте обсуждают друг с другом кто на каком моменте начал зевать, а на каком заснул ли чуть не заснул.
Второй акт несколько динамичнее, но с теми же повторами девичьей навязчивости и тем же монотонным жужжанием мух. Уже к самому концу начинают проступать контуры режиссёрского замысла с мухами. Рыбаки, которые по тексту самого автора — Мыколы Кулиша — должны были просто вывезти промокшее, замёрзшее и простуженное семейство гусков и заморочившего им голову эсера с их якобы «блаженного» острова превращаются в кровожадных большевистских мух, готовых погубить мещанское семейство, попавшее в заросли ядовитого борщевика. И силы явно не равны, беспомощные мещане явно погибнут в борьбе с борщевками и борщевизмом… Заросли борщевика появились в этих местах много позже, при Хрущёве, но для замысла режиссёра это не важно. Поскольку сам текст скорее комедийно-сатирический — бдительные рыбаки, которых перепуганный Гуска принял за агентов непонятно чего, просто отвозят семейку в милицию, пусть, мол, там разбираются: пьяные они или сумасшедшие. Поэтому ожидание кровавых акций нагнетается придуманными за автора деталями: по узкой железной лестнице, похожей на пожарную, медленно спускается пустая детская коляска — явный намёк на сцену из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец Потёмкин». В реальности никакого расстрела царскими войсками мирных жителей не было, сцена «расстрела на Потёмкинской лестнице» от начала и до конца является выдумкой режиссёра, но мир запомнил царский режим именно таким. Теперь коляска намекает на расстрел мирных жителей уже большевиками.
Жужжание усиливается, «большевистские мухи» семь раз изображают пальцем пистолетик и семь девиц привычно падают на пол — и это уже не невинный девичий обморок. Долгое сокрытие замысла кажется несколько странным, когда в наше время осуждать кровавый сталинский режим можно прямо, без эзопова языка и фиги в кармане. Но бьёт очень эмоционально и после двух с половиной часов ожидания хоть какого финала даже слёзы наворачиваются. Настолько это похоже на расстрел четырёх принцесс-наследниц царского дома Романовых красными комиссарами в ипатьевском подвале… Там ведь тоже были недалёкие, невиновные в преступлениях ни царского, ни большевистского режима девицы, тоже хотели замуж.
Театрализация пьесы получилась яркая и талантливая, а учитывая нынешние тенденции театральной жизни, у неё есть шансы получить какую-нибудь награду театральных критиков и сообществ.
Однако, если спектакль и наградят, то не за то, что в пьесе есть, а за то, чего там нет. За то, что через десять лет после написания пьесы большевики арестовали Кулиша по обвинению в связях с ультраправыми националистами ОУН, отправили в лагеря, где он и сгинул. Ирония истории: большевики когда-то спасли Кулиша от расстрела украинским националистами Второго Гетманата Гетмана Скоропадского, немецкого протекторат на территории Украины, но потом арестовали по обвинению в национализме. Как бы сегодня ставили пьесу Кулиша, если бы его расстреляли при гетмане Скоропадском?
Правильно ли это — колебаться при оценке писателей вместе с колебаниями правящих режимов, переписывать и переосмысливать документы эпохи? Сам автор однозначно указал объект сатиры в своём эпиграфе к пьесе: «Лагерь мещанский, трухлявый, отвратительный, ой как тебя ненавижу я!» Хорошо, что Николай Кулиш — писатель средней руки. Но так ведь можно дойти и до переписывания Льва Толстого, которого правящий режим подверг практически гражданской казни, отлучению от государственной церкви. Значит ли это, что нужно менять оценку всего, что появилось из под пера Толстого после отлучения: роман «Воскресение», повесть «Хаджи-Мурат» и пьесу Толстого «Живой труп»? А что делать с водевилем Фёдора Михайловича Достоевского «Дядюшкин сон»? Превращать его в остросоциальный спектакль, осуждающий кровавый царский режим? Ведь именно от страха перед новой ссылкой в острог Достоевский отказался от обличительных настроений и написал эту
«вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности».
Хочу поблагодарить Театр Et Cetera за прекрасную попытку привлечь внимание современной публики к творчеству советских писателей сложного дореволюционного и послереволюционного периода.
Публикации портала «Вести Москвы» о Театре Et Cetera можно найти здесь:
